Игорь Григорьев. Мужской разговор. В тумбочке — «ОМ Игорь григорьев интервью

Григорьев: У меня к тебе сходу вопрос — как такой матерый поэт, как Дербенев (Леонид Дербенев. — Esquire ), мог профукать такую сокрушающую ошибку в «Панаме»?

Чернавский: Ты про «одевала — надевала», что ли? Сейчас вспоминаю всю эту байду… Честно говоря, действительно, взрослые ребята же были… Дербенев вообще писал грамотно, он знал язык. Мы записывали «Панаму» под легким допингом, у меня дома на Бауманской. Там как было… Мы вообще с Аллой (Пугачевой. — Esquire ) пришли писать другую песню… А накануне забегал Леня. Говорит типа «Юран, деньги нужны?» Я ему: «У тебя что, много?» Он говорит: «Да завались, на». И бросает листок бумаги с этой «Панамой». А у меня до этого уже был записан эскиз сонга с моим ржавым голосом на абракадабре. Алла послушала и говорит: «Дайте, я попробую». Залезла за ширму, включили микрофон, и она понесла такое!.. Мы были настроены на какой-то музон серьезный, а она: «Белая панама-а-а». По‑деревенски так выдала. В общем, там у нас уже было такое состояние, мы давились от хохота… Я думаю, это проскочило чисто по дурке.

Григорьев: Слушай, а что за допинги вы тогда в 1984-м употребляли? Ну, наркотиков точно ведь тогда не было. Налегали на синьку?

Чернавский: Тяжелых наркотиков точно не было. Марихуана, да, была, она вечно молодая. Кокаин появился где-то в конце 1990-х, я не застал уже. Но ко мне и к моим дружкам это как-то не приклеилось вообще. Пара уроков закончились головной болью и возвращением к нашим стандартам: коньяк он всегда коньяк.

Григорьев: Я так и думал. Просто я показывал своим 25-летним дружкам «Банановые Острова», а они мне: «Чего они там курили такого?» Я говорю: «Да ничего они не курили». Нынешним молодым, видишь, надо что-то покурить, чтобы придумать вот такую крученую *бату.

Чернавский: Мы все торчали на музыке, старик. Те же «Бананы»… Там ведь повествовательного стиля даже нет: «я ушел», «ты пришла», «любовь прошла». Я такие слова вообще не употреблял. Я обязательно прогонял смысл через свои фишки, понимаешь? Даже в «Панаме» смысл инфицирован такими приколами. Мы писали, как импрессионисты. Вот тебе нос, вот тебе ухо. И большой полет для фантазии (смеется) .

Мы все торчали на музыке. Мы писали, как импрессионисты. Вот тебе нос, вот тебе ухо.

Григорьев: Скажи мне, а как получилось, что практически весь твой золотой песенный запас уместился в двух фильмах? Ба-бах! И в один год выходят «Сезон Чудес» и «Выше Радуги» одного режиссера с десятком песен одного композитора, и на века.

Чернавский: Там команда такая собралась… Все ведь всегда делается в хорошей компании, правильно? Когда начинаешь работать, всегда чувствуешь, что ты в какой-то воображаемой тусовке, в музыке, которую слушаешь постоянно и получаешь от нее кайф. После «Бананов», которые были ближе к рок-н-роллу, было тяжело въехать в поп-музыку. Я ведь под заказ песни никому не писал. Но все как-то сразу сложилось в голове. Оставался открытым один вопрос — сколько, ребята, положим во все это динамита? (смеется)

Григорьев: Моя любимая песня — «Отраженье в воде».

Чернавский: Может сейчас все это слушается как-то по‑дурацки, а тогда мы все пошли первый раз в первый класс. Мы не на ноты смотрели, а на цвет музыки, на ее запах, понимаешь? По тем временам это была вообще не советская музыка. «Отраженье в Воде», как и «Белая дверь», это такие залихватские цветы из палисадника «Аббы». Фрида (Анни-Фрид Лингстад, солистка ABBA. — Esquire ) мне телефон оборвала, когда Алла спела «Белую дверь». Они с Филом Коллинзом хотели, чтобы я участвовал в их альбоме. Но меня с визой завернули, отобрали паспорт. Взяли как бы на проверку, и с концами.

Григорьев: И ты послал все это на хрен и эмигрировал в 1991-м, так?

Чернавский: Я вообще никуда не уезжал, я до сих пор гражданин России, чтоб ты понимал. А вообще, я поехал путешествовать. Пожил пару месяцев в Италии, потом познакомился с ребятами-немцами. И так сложилось, что в Германии я попал в тусовку, и как-то мы все быстро очень подружились.

Григорьев: Ты поехал потусоваться, но амбиции же никуда не делись? Ты уехал состоявшимся и небедным человеком. Понятно, что ты не просто потусоваться поехал.

Чернавский: Понимаешь, старик, как бы все уже к тому времени состоялось. Все, что было задумано, все было сделано. Когда стране стало не до музыки, когда со всех сторон понаехало разной шпаны, и когда меня пригласили в Германию, я, не раздумывая, уехал. Мы продали все, что имели, сделали базу в Берлине. Построили приличную студию за четверть миллиона баксов. Создали компанию с Брюсом Хаммондом и у нас там был такой парень Mark"Oh …

Григорьев: И вы написали ему несколько песен, и песни попали в чарты.

Чернавский: Ничего себе «в чарты». Billboard! Number one! Dance chart! И в это время, когда он раскручивался, я оказался в Америке. Понимаешь, когда твоя команда номер один в Биллборде, ты можешь познакомиться с кем хочешь.

Григорьев: Меня вот искренне волнует вопрос — почему все эти твои знакомства там не вылились во что-то грандиозное? Ты же, наверняка, этого хотел, особенно после успеха с Марком О?

Чернавский: У меня была другая цель. У меня пацан рос, Димка, ему 16 лет было. Мы заехали в Голливуд, у меня появилось сразу куча знакомых, многие из них работали в кино, в компьютерной графике. И я девяносто процентов своего времени стал тратить на Димку. Не без задней мысли, конечно, зная, что мне тоже это пригодится. Я продюсировал своего пацана в том, что называется CGI-FX . Он через год после приезда получил MTV Video Music Award за клип Backstreet Boys . Потом тут же Тимберлейк прибежал со своим N’Synс , мы и им сделали видео, и опять Award . Get Down (песня Backstreet Boys . — Esquire ) и I Want You Back (песня N’Sync . — Esquire ) сделаны целиком на димкиной графике. Потом были Род Стюарт, Тупак, кино, реклама…

Григорьев: Давай назад в 1980-е. Альбом «Кружатся Диски», записанный «нон-стоп», как готовый диджей сет для дискотек. Мне 14 лет, я прихожу в свой деревенский клуб и офигеваю от музыки, которую раньше не слышал. Я его недавно переслушивал. С понятными допусками на качество записи так мог бы сейчас звучать какой-нибудь Jamiroquai .

Чернавский: Я тебе скажу, до конца 1970-х не было такого понятия, как европейское диско. Был американский фанк с трубами… А в 1977-м Фрэнк Фариан во Франкфурте набрал пуэрториканцев, ямайцев из эмигрантов и придумал такой замес из южно-американских ритмов и простеньких славянских мелодий и насадил это на смертельный долбеж бочкой на первую долю. Сначала были Boney M , потом Modern Talking . Страшное цунами прошло по Европе. Америки коснулось чуть-чуть, а всю Европу смело на фиг — что они творили с залами! Примерно на этой волне делались «Диски».

Григорьев: Правда, что это был госзаказ под Олимпиаду, чтобы удивить зарубежных гостей?

Чернавский: Да, это была идея коммунистов: вот все тут у нас делают табуретки, а вы, ребята, сделаете лакированные табуретки, со всеми этими вашими буржуазными финтифлюшками, чтобы был экспортный продукт.

Григорьев: То есть тебя пригласили в ЦК и постановили написать крутую диско-пластинку?

Чернавский: Ну да, сидели такие борзые пропитые цэковские рожи и давали мне советы какую музыку писать. (смеется) В общем, нам дали «Мелодию» (единственная государственная студия звукозаписи в СССР. — Esquire ) на месяц и сказали: делайте там, что хотите — пейте, гуляйте, но чтобы через месяц была пластинка. Месяц там у нас были девушки на записях, и не только из вокальной группы, местные бегали за коньячком раз по десять за день. Каждый имел свой лимит на спиртное, главное, чтобы никто не падал в студии и все чувствовали себя хорошо. У нас в те времена было заведено так — с 70-го года я работал в серезных джазовых коллективах, где дисциплина была на первом месте. Все были как бы раздолбаями, но пьяным никто играть не выходил, потому что каждый знал, что на следующий день я переверну всю Москву и найду ему замену.

Григорьев: Вообще, первая танцевальная пластинка в СССР вышла у «Веселых Ребят» в 70-м году. Я тогда был совсем щеглом и это прошло как-то мимо меня. Но потом они же записали Пугачевой «Арлекино», и я опять офигел, когда это услышал. А потом я еще раз офигел, когда узнал, что «Веселые Ребята» записывали твои «Банановые Острова».

Чернавский: Понимаешь, у Паши (Павел Слободкин, руководитель «Веселых Ребят». — Esquire ) была родословная, его папа был какой-то известный виолончелист. У него были лучшие заказы, лучшие площадки, лучшие музыканты. Когда я пришел к нему в группу музруком, то сразу привел с собой двух своих друганов, барабанщика Китаева и басиста Рыжова, которые за мной сбежали из «Динамика» от свихнувшегося Кузи (Владимир Кузьмин, фронтмен группы «Динамик». — Esquire ), у которого башню сорвало от успехов. Короче, мы завели всех «веселых» своей идеей и записали «Бананы». В результате Слободкин на худсовете назвал это бредом сумасшедшего, альбом был запрещен, а мне приказали заняться «серьезной советской музыкой». Это потом уже, лет через пять, Паша колотил себя в грудь: «Это я, я все придумал! Мы, Веселые Ребята!» (смеется)

Григорьев: Тебе приказали заняться «серьезной советской музыкой»? Что это значит?

Чернавский: Ты же помнишь какая музыка доминировала в совке в то время, нет? Я ту музыку люто ненавидел. Хотя сейчас все то же самое, шансоны и «шнуры».

Григорьев: Вот про «шнуры» теперь. Как ты относишься к «шнурам»?

Чернавский: Да никак не отношусь, просто никак! Все что я там слышу, это «ехай на х**» с кучей понтов. Это не про музыку, старик. Но нет приема против лома, понимаешь? Если выходит человек и орет на весь стадион «Ехай на х**», то тут же сбегается вся эта шантрапа, которая с детства на этом языке говорила, и ему нет ничего слаще видеть, как на балконе менты топают сапогами и орут вместе с ним «ехай на х**!». Им, бл***, всем в этот момент кажется, что они находятся в ощущении полной непобедимой свободы.

Григорьев: Я вот одного не могу понять — как это все так случилось? Частушки на забитом битком стадионе…

Чернавский: Ты пойми, это выгодно, чтобы народ вообще забил на хорошую музыку, потому что хорошая музыка заставляет шевелить кроме тела еще и мозги. Ты что, наивно полагаешь, что это нужно власти? И вот кто-то там решил, что главной русской музыкой сейчас будет вот эта: «Ехай на х**». Вот это будет наша звезда. Чем он там поет, матом? Да пусть чем угодно поет. Если бы, например, ему пришло в голову ходить и размахивать х**м по сцене, никто бы даже внимание не обратил, все б сказали: «О, бл***, как оригинально!» Что тут дурака валять, старик? Ты про что меня спрашиваешь? Какое это имеет отношение к музыке вообще?

Власти выгодно, чтобы народ вообще забил на хорошую музыку, потому что хорошая музыка заставляет шевелить мозги. Кто-то там решил, что главной русской музыкой сейчас будет вот эта: «Ехай на х**.

Григорьев: А ты не думал о том, что твоя старинная подруга Пугачева в свое время могла бы развернуть вкус страны в другую сторону? У нее же была такая власть и влияние, что она могла бы указать рукой куда, и вся страна вперед и с песней пошла бы туда. Вот, смотри… Иногда я включаю канал «Ностальгия», и там показывают, например, авторский вечер Тухманова 86-го года. И что я вижу? Трехтысячный зал «Россия», биток. На карусели все те же — Долина, Леонтьев и прочие, но они поют песни, которые сейчас ни за что не прокатили бы, потому что они, бл***, сложные. То есть, получается в 86-м году публика была продвинутей, чем сейчас? Я не могу понять, в каком месте, когда и почему это все обломалось?

Чернавский: Я тебе скажу… Как бы ни была наворочена тухмановская музыка, как бы ни была хороша Пугачева, в совке не было артистов уровня международного мейнстрима. И вообще артистов было мало. Это раз. Если сейчас их десятки тысяч ездит по стране, то тогда было человек десять. И половину из них ты уже назвал. Второе. То, что они пели, это все равно была музыка, высосанная из пальца члена коммунистической партии.

Григорьев: Ты не слышишь меня. Я говорю, что одной Пугачевой, которая не боялась ничего, было достаточно, чтобы без всякого бунта убедить страну в обратном. Но она выбрала «Рождественские встречи» с «Любэ» и Наташей Королевой.

Чернавский: А я тебе отвечаю: крутую музыку некому было исполнять. Музыка производит впечатление тогда, когда она вытаскивает из тебя кач. Когда ты сидишь, слушаешь, ножкой топаешь, ручкой хлопаешь. Даже редакторам Первого Канала не прикажешь хлопать, если не хлопается. Они же, кроме того, что редакторы, тоже люди. Возьми какого-нибудь Питера Гэбриела, который сложноват для среднего западного слушателя, но в его музыке столько грува внутри, такой поезд на тебя катит, что безразлично слушать это невозможно. А то, что было в совке, это был «Необыкновенный концерт» театра Образцова.

Григорьев: Послушай, в середине девяностых, когда я делал журнал, у меня была абсолютная уверенность в том, что мы строим страну-сад. Ладно, город-сад. У народа была абсолютная потребность в чем-то новом, мы на эту волну тогда все и сели. Что произошло потом для меня загадка. Этот сад выкорчевали и свезли на х** на свалку.

Чернавский: Я в 90-х был в Германии и тоже был уверен, что вот сейчас что-то начнется. Но потом быстро стало понятно, что это временный интерес, и он не имеет продолжения, потому что первое — это все равно были подделки под кого-то. И второе — это не была музыка, которой все жили. Посмотри, восемьдесят процентов страны до сих пор поет блатняк. Это ты как оценишь?

Григорьев: Не знаю. Как?

Чернавский: Страной управляют воровские деньги. А кто платит, тот и танцует. Люди, которые делают что-то настоящее, от денег не зависят, особенно от воровских. Поверь мне, богаче, чем Киркоров ты не станешь, потому что у тебя просто слюны не хватит, чтобы так вылизать. А вот этому, который «ехай на х**», все в руки, потому что вся его идея — уголовническая. Уголовники ведь не обязательно те, что сидят. Они ходят в галстуках, в погонах разных… Когда еще был такой спрос на жуликов? Я не удивлюсь, что этот Шнур получит через год полковника комитета. Они там все полковники. Майоров не дают, полковников сразу дают.

Восемьдесят процентов страны до сих пор поет блатняк.

Григорьев: А ты в курсе, что вообще происходит сейчас с музыкой в России?

Чернавский: Ну что-то докатывается до меня, да. Мне это не очень интересно, старик.

Григорьев: Рэп-баттлы не смотрел? Оксимирон, Гнойный, Рэппер Сява… По 30 миллионов просмотров в YouTube. В прессе пишут так: «Состоялся исторический баттл между рэперами Сявой и Х**вой». Слово «исторический» пишут без кавычек.

Чернавский: То, что ты сейчас связал это с музыкой, меня даже удивило. Какая на х** музыка? Я в 68-м году ездил пацаном с концертами, и у нас был конферансье, который со сцены говорил: «Дайте мне тему». Ему из зала: «Давай про Васю, который трахнул Дусю, а потом про тракториста Колю, который запил». И он п**дячил как из автомата рифмами. Про какую факинг музыку ты меня спрашиваешь?

Григорьев: Ну, это, кстати, тоже из Америки к нам пришло. Из американских 80-х.

Чернавский: Во‑первых, в Америке это был протестный голос улиц. Все эти черные, которые оказались за бортом рейганомики, съехались в Бронкс и начали там высказываться вот таким образом. Это традиция черных кварталов. Во‑вторых, в Америке рэп начался все же с музыки. Его привезли ямайские диджеи сюда. У меня тут куча знакомых рэперов, они все занимаются музыкой, они певческие ребята. Каждый из них R’n’B херачит так, что никому не снилось.

Григорьев: Давай под завязку мастер-класс от Чернавского. Я уверен, что этот разговор будут читать молодые музыканты. И каждый из них вожделеет написать своего «зурбагана», чтобы проняло всех, сразу и навсегда. Что ты им скажешь?

Чернавский: Ты спрашиваешь меня о том, как придумать гениальный сонг? (Смеется)

Григорьев: Именно об этом.

Чернавский: Никак. Можно сделать 4−5 сонгов очень хорошего качества, и если они будут исполняться вместе, то, возможно, один из них станет хитом. Тут важно качество отбора. Делаешь сто набросков и потом складываешь из них патчворк. Сидишь с вискариком, слушаешь. Бах, что-то зацепило. Стоп! А это что такое? Ну-ка, еще раз послушаем. А это запевчик классный может быть, или это хорус (chorus , с английского — припев. — Esquire ) может быть чумовой. Как-то так.

Григорьев: А одного хита по‑твоему достаточно, чтобы стать звездой?

Чернавский: Не в хите вообще дело. Вот Бритни Спирс зашла как-то в Universal , папа дал бабла на запись, она спела Hit Me Baby One More Time и все подумали — класс, один хит и она стала суперзвездой. Такого не бывает, старик. Она на моих глазах тут на хвосте у N’Sync и Backstreet Boys болталась, с профессиональным молодняком тусовалась с 14 лет. Летала за ними по всей стране, пела за кулисами, ловя каждую их ноту, каждое движение… И только тогда ей дали в руки микрофон, когда врубились, что из нее самой уже прет… Большого ментального успеха сходу вот так добиться нереально. Нет таких успехов в мире! Сначала лет 10−15 ты фигачишь на себя, роешься в мусоре, ищешь там алмазик. И если Боженька захочет, он тебе туда его подкинет.

** Игорь Григорьев c 2008-го года занимается музыкой, постоянно проживает в Москве. Юрий Чернавский — композитор, продюсер, автор «Банановых Островов», «Зурбагана», «Сирены» и «Робинзона». С 1995-го года постоянно проживает в Лос-Анжелесе. Разница во времени между Москвой и Лос-Анжелесом 10 часов .

Провёл детство и отрочество в деревне Лакедемоновка в семье крестьян.

Карьера. Начало (1987-1995)

Учился на факультете иностранных языков (французский язык) в Таганрогском государственном педагогическом институте. Прибыл в Москву летом 1987 года и поступил в Московский государственный институт международных отношений на дневное отделение факультета международных отношений (специализация - Таиланд и тайский язык).

Будучи студентом и входя в комитет комсомола института, организовывал концерты полулегальных советских групп. Браво, Бригада С, Игорь Тальков, Сергей Пенкин впервые выступили на сцене Актового зала МГИМО. Там же познакомился с Жанной Агузаровой, которая помогла ему войти в круг тогдашнего шоу-бизнеса.

С 1988 года стал совмещать учёбу с работой концертным директором Ирины Понаровской.

В 1991 году оставил учёбу в МГИМО и работу в шоу-бизнесе ради журналистики.

Его восхождение в журналистике началось в сентябре 1991 года с публикации в газете «Крестьянские ведомости» статьи об актрисе Татьяне Самойловой, которая к тому моменту пребывала в полном забвении.

Статья имела широкий резонанс, после чего Игорь принял от еженедельника «Аргументы и факты» предложение занять должность редактора отдела культуры.

Будучи редактором, Григорьев публиковал острые интервью и освещал нарождающуюся в стране новую альтернативную культуру.

В 1993 году познакомился с шоу-бизнесменом Борисом Зосимовым, с которым выпустил первый в России толстый глянцевый журнал Imperial. Журнал послужил точкой отсчета для эры глянцевой журналистики в стране.

После выхода нескольких номеров покинул Imperial и в 1994 году возглавил первый в России глянцевый журнал для мужчин «Амадей».

Карьера. Журнал ОМ (1995-1998)

В мае 1995 года приступил к работе над журналом «ОМ». Выход журнала в ноябре 1995 года стал событием на рынке российской периодической печати. В течение пяти лет кряду журнал удостаивался титула лучшего журнала года по оценке коллег-журналистов (Профессиональная премия музыкальных массмедиа «Знак качества»). В 1997 году журнал был удостоен Национальной премии «Овация» в категории «Лучший журнал года».

В ноябре 1998 года Григорьев оставил пост главного редактора журнала, объяснив причины ухода в своём последнем редакторском письме. Его запланированный ещё весной уход из журнала совпал с разразившемся в стране тяжелейшим экономическим кризисом.

Российская пресса так прокомментировала уход Игоря Григорьева из журнала «ОМ»:

Карьера. Разное (1998-2008)

Политика

В декабре 1998 года основал Общероссийское общественное политическое движение «Поколение Свободы». На Учредительном съезде был избран Председателем Совета движения. Основной целью своей деятельности Движение рассматривало работу с молодежью и пропаганду демократических и либеральных ценностей, а также неполитическое, мировоззренческого объединение нового поколения на принципах восприятия свободы, как высшей ценности. Движение объединило как молодых политиков, принадлежащих раннее к разным политическим блокам, так и молодых деятелей культуры, проявляющих интерес к общественной и политической деятельности. В декабре 1999 года Движение вошло в состав объединения «Медведь», три кандидата от Движения были избраны депутатами Государственной Думы третьего созыва. Сам Игорь Григорьев из-за конфликта внутри управленческой верхушки покидает движение.

В мае 1999 года Игорь Григорьев поселился в городе Прага . Был совладельцем небольшого кафе в центре города, которое стало местом неформальных встреч для сотрудников радиостанции «Свобода».

ТВ и кино

В 1999 году вернулся в Москву по приглашению генерального продюсера канала ТВ-6 Ивана Демидова.

В кухне, объединенной с гостиной, расположился целый оркестр — перкуссия, бас, гитара, синтезатор, три вокалистки; всего девять человек. Играют что-то вроде -бос-са-новы, потом какой-то ритм-энд-блюз из репертуара Марио Бионди. В квартире на Ленинском проспекте репетирует основатель журнала «ОМ» Игорь Григорьев с музыкантами. Григорьев, сидя в продавленном кресле, поет негромко, периодически забывая слова; стряхивает пепел в грязный стакан; у него черные круги под глазами и неразгибающаяся левая рука, которую он прижимает к себе, — результат недавнего перелома ключицы.

«Музыка — это из-за денег. Мне нужно сейчас зарабатывать где-то — я только в караоке пел раньше, голоса у меня нет, но вдруг стали за деньги выступать звать, пришлось вернуться в Москву. За полгода сыграли девять концертов — на вечеринках вроде дня рождения Ксении Собчак или праздника журнала Hello; в Астане тут играли недавно, Джереми Айронс потом записку прислал с благодарностью».

В девяностых Григорьев учился в МГИМО, был абсолютной гей-иконой, ездил на одном из двух в Москве «феррари» и делал журнал «ОМ», интервью в котором начинались, например, так: «ИГОРЬ ГРИГОРЬЕВ (заказал несколько креветочных коктейлей, $9,50, осетрину в соусе из белого вина с креветками, $19, и традиционный для задушевного разговора «Сатрап-orange», $6, коего в итоге было выпито семь стаканов также) поговорил с Ликой Стар в ресторане «Золотой». В двухтысячных Григорьев попробовал возродить «ОМ», основал политическую партию, снял фильм и запустил свою телепередачу — журнал бесславно просуществовал несколько месяцев, фильм так и не вышел, передачу закрыли, партия развалилась, а Григорьев три года назад уехал жить в Бразилию. «Ощущение было, что вроде как крылья обрезают. Я виду не показывал — вроде как занимаюсь йогой в Тибете, живу у океана, но в какой-то момент почувствовал, что превращаюсь в лузера».

Полгода назад Григорьев вернулся в Москву; репетирует, практически нигде не бывает. «Я только начал отходить — поначалу везде становилось плохо. Вася -Эсманов, мой бывший редактор, позвал меня тут в «Солянку» — я чуть в обморок не упал, хотя вроде и люди все приятные; такая воронка образовалась — энергии в го-роде нет, секса нет и цветы не растут никакие, красоты не появляется».

Секс и красоту Григорьев ставит выше всего на свете. «Это ровно то, чего сейчас в Москве не встретишь нигде, — где-нибудь на задворках Рио мальчик на табуретке читает стихи, вокруг пимпы, наркобароны, нищие, передают друг другу кашасу, всех качает, мальчик немытый, побитый, но его слушают, он наркоман этого внимания, и поэтому энергия прет из него».

Григорьев смотрит на часы — музыкантам скоро уходить. Они начинают играть — вначале только ритм-секция, потом постепенно присоединяются все. Григорьев поет, не дотягивая, но очень эмоционально — на этот раз это его песня; что-то про «сса-дины на коже, но зато любили». Вокалистки, три массивные восточные женщины, в перстнях, перчатках без пальцев и колготках в сетку, встают перед ним на колени. Григорьев поднимается на ноги, улыбается и даже слегка распрямляет больную руку. Уже на улице он говорит: «Ни от чего сейчас не вставляет, волна не идет — был тут на концерте Tesla Boy — корректно, профессионально, но не то. Мы ничего не умели, но лучше уж третьесортная грандиозность, чем Tesla Boy».

Передо мной сидит человек и каждую минуту говорит, что устал. Это главный редактор журнала «ОМ» Игорь Григорьев. Последние пять лет о нем никто ничего не знал. И вдруг он снова в строю. Хотел снять грустный фильм о большой любви, а запускает новогоднюю комедию о женщинах. Считает Эдуарда Лимонова гением, Ларса фон Триера сравнивает по жестокости с Чеховым и боится говорить банальные вещи.

– Вы вернулись в журнал «ОМ». Почему?

– Я не то чтобы вернулся. Я, в общем, и не уходил никуда. Просто не занимался журналом последние пять лет. Грустно было смотреть на журнал все это время. Он же мой ребенок, больше ничей.

– Что же вы ребенка до такого состояния довели?

– Черт его знает! Вот такой я отец. Совсем хреновый отец. Вообще я вам скажу: я устал работать. Не хочу работать. Эти последние пять лет я ничего не делал. И мне это страшно нравилось. Я ничего не хочу делать. Ни-че-го!

– А чем же тогда заниматься?

– Путешествовать. Единственное занятие, которое достойно меня сейчас. Я бы уезжал, возвращался, бросал бы сумку, хватал новую и так далее.

– Увлекательный мир джетсета…

– О чем вы? Это не по моей части. У вас джет-сет журнал?.. Я не выношу джет-сет…

– Еще в январе 2002 г. вы говорили о съемках фильма по книге Дениса Бушуева. Фильм должен был быть о любви молодого учителя и его 14-летнего ученика. Что с проектом сейчас?

– Написан очень хороший сценарий и лежит в столе, ожидая своего часа. Государство не сочло возможным дать деньги…

– Почему государство? Спонсоров было не найти?

– Да нет, мы подавали сценарий на государственную комиссию. И нам было отказано. Но, думаю, сценарию нужно отлежаться.

– А Рената Литвинова как-то в проекте участвовала?

– Рената никак не участвовала. Она сказала, что такого количества грязи и мерзости в одном сценарии давно не видела. Она не приняла моего предложения стать соавтором. Но я же снимаю другое кино. Комедию.

– О вас как-то не скажешь, что вы комедии можете снимать.

– Дело в том, что это единственное, что хочется делать. Чудить.

– О чем фильм?

– О женщинах.

– Озон по-русски?

– Тогда уже Вуди Аллен. Для него женщины – безусловно необсуждаемый объект для сатиры. Мужчина сам по себе – довольно скучное творение. Если мужчина не скучный, то он уже не мужчина.

– А что такое классическое понимание?

– Это то, что 85% всех мужчин.

– Словами четко не объяснить. Понимаете, мужчина – очень устойчивое существо в отличие от женщины – существа, постоянно рефлексирующего. Женщина, например, с рождения начинает худеть. А чего стоит женская дружба! Мужчины дружат друг с другом ровно, стабильно, крепко. Скучно. Понимаешь, о чем говорю?

– Пока понимаю.

– Понаблюдай вон за теми женщинами, сзади нас за столиком сидят. Это уже кинематограф. Они за последние пять минут несколько раз поправили прически, освежили помаду на губах и раза три поменяли позу.

– Так, а в фильме-то кто снимается? Известные актрисы или ваши находки?

– Находки. Мне нужны были тридцатилетние актрисы, а из этого поколения ни одна известная мне не подошла. У меня снимаются удивительные девочки, почти все они были однажды забракованы режиссерами. Но не бывает плохих актеров, бывают плохие режиссеры. Мне нужны были чистые листы, на которые я бы накладывал краски.

– Так всем героиням около тридцати?

– Да. Тридцатилетние – это интересный возраст. Особенно, если женщина еще не замужем. Это, как в аэропортах «The last minute call». Если тебе около тридцати и ты еще не замужем, ты находишься в постоянной боевой готовности. Очень забавное состояние. Со стороны.

– Это сериал?

– Нет. Четырехсерийный художественный фильм.

– Как фильм называется?

– «Твин Твикс». Так называется бар, в котором собираются героини. Такое общество, состоящее из одних женщин. И при этом все они знаменитости.

– А вы чувствуете женщину?

– Конечно. Предназначение женщины довольно простое: женщина есть ублажательница мужчины. Это классический тип женщины. И такой тип я в высшей степени уважаю. Женщина – существо вторичное, на подвиги не способное, но ее миссия – подвигнуть на подвиги мужчину.

– Вы женщинам это говорите?

– Каждый день. И в первую очередь своей умнице жене, которая меня кормит, хвалит и смешит. И при этом не перечит ни по единому поводу. Если вы встретите такую женщину, считайте, что вам крайне повезло. Это и есть женщина всей вашей жизни. Сейчас таких практически не выпускают.

– А с мужчинами вы общаетесь?

– По долгу службы. Для развлечения мужчины интересны, если они не мужчины.

– Вам себя надо умнее других чувствовать?

– Мне – да. Вы ведь не будете отрицать, что пальцев двух рук хватит, чтобы перечислить людей, которых хочется слушать. Например, Андрей Сергеевич Кончаловский. Редко про кого можно сказать – «имею ЧЕСТЬ знать». Вот я его имею ЧЕСТЬ знать. Инну Михайловну Чурикову имею ЧЕСТЬ знать. Мечтаю о ЧЕСТИ быть представленным Бехтеревой.

– Вы метросексуал?

– Ну, а кто же еще?.. Мой редактор Денис Бояринов говорит, что в России всего два метросексуала – Григорьев и Лагутенко.

– Это модно?

– А мы на что, журналисты? Чтобы забрасывать в народ новые понятия, делать их модными. Думаете, мне интересно с 951-го года ежемесячно сшивать 200 страниц в один журнал. Вы ошибаетесь, если думаете, что интересно. Интересно то, что вокруг этих страниц.

– А вы часто слово «модный» произносите?

– Это уже overused.

– Тренд?

– Тренд? Еще одно слово, которое я перевел на русский язык в 1993 году. Эти новые словечки… Вчера мне позвонил Кирилл Серебренников и сказал, что новым журналом своим я учредил антигламурный гламур. Смешно.

– В Петербург приезжаете?

– К сожалению, или к счастью, не часто. Я приезжал к вам раз шесть. Первый раз я приехал в Питер, и он встретил меня низким небом, промозглым ветром и холодом. Люди шли с поднятыми воротниками и кутались в шарфы. Я подумал: «Какой пиздец! В этом городе люди должны пить водку и плакать, пить водку и плакать. С утра проснуться, закинуться рюмкой, заплакать – и так до вечера». А потом я приехал во второй раз. Тучи немного разошлись, и вроде уже не так плохо все было. Когда я приехал в третий раз, я случайно оказался за одним столом в ресторане с вашим бывшим губернатором Яковлевым. И я ему говорю: «Послушайте, подсветите Невский! У вас такой волшебный город. Но ночью… Подсветите Невский». Надо сказать, что к тому моменту я был нетрезв, и мне было совершенно по барабану, как он там отреагирует. Я просто ляпнул. А потом, спустя несколько месяцев, мой приятель позвонил мне из Питера и сказал, что Невский светится по ночам. И в четвертый раз, когда я приехал в ваш город, меня встречал питерский водитель. И мы ехали по весеннему городу, а я сзади рассуждал вслух насчет того, что чем больше я приезжаю сюда, тем больше мне нравится. И вдруг этот самый водитель говорит, тихо так говорит, почти про себя: «А трудная любовь и есть настоящая любовь». Знаете, в жизни каждого человека есть такие фразы, фразочки, из которых и складывается твое мировоззрение. И вот этот водитель так говорит… И я думаю: «Вот сукин сын…» Когда вот так, шаг за шагом пробиваешься под низким небом, через поднятые воротники… Это уже другого порядка понятия… Поэтому я ненавижу интервью давать. Я говорю часто странные вещи. И вы должны их понимать так же, как понимаю их я…

– Вы говорите так, как будто от самого изъяснения своих мыслей устали…

– Устал, устал…

– Вам надо каким-то нечеловеческим языком говорить… Может, жестами. Посмотреть так, чтобы все всё поняли. Вот как вы сейчас дым выдохнули вверх, и всем было бы понятно, что вас надо оставить… И уже абзац текста чтоб был.

– Ну да… Ну конечно… Конечно же, и так все давно всем понятно. Вот вы, я делаем журналы, фильмы снимаем. Зачем? И так все понятно. Игры, игры в игры, игры в игры про игры. Блин, до какой степени все предсказуемо. Но работать надо, потому что у меня лично нет других источников денежного довольствия. Мне в этом году исполняется 37 лет, и я думаю, неужели я не заслужил покой?

– А вам самого себя не жалко?

– Еще как жалко.

– Плачете?

– Ну так, плачу… Если кошке хвост придавлю… На мелодрамах плачу. Так, знаете, слезу пустить. Как раньше доктора кровь пускали для облегчения.

– Публично?

– Публично хочу, но не получается. Иногда хочу заплакать, чтобы сложился образ, чтобы все это оценили… Мы о чем-то другом говорили…

– Скажите, вы познали суть?

– Думаю, да. Я ушел в 98-м из журнала «ОМ» в очень развинченном состоянии. Я очень устал от всего, от жизни, которую вел. От всего. Не хочу вспоминать детали, но я стоял перед жесткой необходимостью разорвать круг. И я уехал в Европу, остановился в Праге, таком же инфернальном городе, как и ваш Питер. Иногда брал рюкзак за плечо и путешествовал по Европе. Работал за барной стойкой, мешал коктейли и представлялся Антоном, Иваном, Степаном – в зависимости от настроения. И мне это страшно нравилось. Я был человек без мифа, без длинного хвоста легенды.

– Неужели вы познали суть за барной стойкой?

– Нет-нет, суть я познал позже. Но барная стойка была необходимой прелюдией к постижению сути.

– Это физический момент? Встал под душ и познал?

– Примерно так. Когда я уже вернулся из-за границы, я проснулся утром и увидел, как за окнами падал голливудский снег. У меня огромные – от пола до потолка – окна, огромные. И падал такой крупный, нереальный снег. И я себе сказал: «Послушай, парень, у тебя слишком много причин для счастья! Ты самый счастливый человек на этом свете! Самый счастливый».

– И вы теперь все знаете, после того как познали суть?

– Почти все. Даже чем ваша жизнь закончится.

– Можете рассказать?

– Боюсь, что вас это не возбудит.

– Скажите. Может, денег дать? Сто рублей хватит?

– Нет-нет, вы меня просто унижаете.

– Мы, может быть, больше никогда не увидимся. Я просто пользуюсь случаем.

– Это вы делаете сейчас очень серьезные заявления. Знаете, что согласно буддистской концепции люди никогда не встречаются просто так? И если мы с вами сегодня познакомились и сидим за одним столом, то это значит, что в прошлой жизни мы были знакомы. И в следующей встретимся снова. Впрочем… Давайте о чем-нибудь веселом поговорим.

– Составьте портрет идеального мужчины.

– У идеального мужчины есть одно качество – он должен постоянно делать в своей жизни вещи, достойные всяческого уважения. Тогда он имеет право так гордо называться.

Через пару недель после премьеры клипа Игоря Григорьева на песню «Сны моей весны» редакция «Афиши» наконец оправилась от шока - и выяснила у самого музыканта, что все это значит.

- Песня «Сны моей весны» - она откуда взялась?

Я ее написал одной из первых. Последние два года я пел чужие песни и зарабатывал этим, но понял, что больше не могу. У меня кончилось все - силы, энергия, желания. К марту я умер. А потом был самолет, который должен был упасть. Я был уверен, что меня убирают, но когда самолет сел, я понял, что это не конец. И после того как я был распят, ко мне стала приходить музыка, много музыки - я держал диктофон под подушкой, потому что мог ночью проснуться и что-то в него мычать.

- В чем смысл вашего музицирования?

Я хочу доконать нашу эстраду. Ну то есть мне до нее нет дела, но раз я начал делать поп-музыку, она должна быть такой, чтобы отменяла всю срань, которая есть вокруг. Все еще не до конца понимают, что сменилась глобальная парадигма, а вместе с ней ушло время фейка и вранья. Парфенов, WikiLeaks и мои «Сны» - события одного порядка, пришедшие с разных полей. Парфенов говорит, какой должна быть журналистика, WikiLeaks - каково устройство мира, в моих скромных «Снах» есть все составляющие правильной поп-музыки - хорошая песня, красивый и смешной клип, качественный звук, харизматичный артист. Правда, возможно, я переборщил - нажал на все клавиши сразу и заодно по­казал, как не надо.

- Так вы это все всерьез?

Ну а как вы думаете? Вы что, тоже думаете, что я ­Вер­ка Сердючка? Нет. Я не сошел с ума. То есть сошел, но не настолько. Хотя народ, скорее всего, примет все за чистую монету. Народ - очень глупая субстанция, ­стадо баранов.

- А конечная цель всего этого какова?

Заработать денег и скрыться на своей бразильской ­фазенде, выполнив миссию. В следующем году я выпущу еще три видео и альбом. Хотя, в принципе, мне не очень нужны деньги - у меня есть продюсер, который поддер­живает мое благосостояние в нужном мне размере.

- Вы возвращаетесь на волне нынешних протестных настроений, как-то будете в это ввязываться?

Мое возвращение - не мой выбор. Мой выбор был ­другим - засесть тихонько на берегу моря и потяги­вать молочко из кокоса, но время рекрутировало меня на службу.

- Ну какие-то общественные движения вам вообще важны? На митинг в поддержку Кашина вы бы пошли, например?

Нет, потому что Кашин - пешка в большой игре. Мне понятны мотивы, которые стоят за всеми события­ми на более глубоком уровне, и Кашин тут ни при чем. В мире, во Вселенной перейдены все Рубиконы. Все меня­ется на наших глазах, приходят новые герои. Старый герой выглядел так: вы подходите к нему на улице и просите си­гаретку, у него в кармане полная пачка, но он вам говорит, что у него сигарет нет. Новый герой выглядит так: у него тоже в кармане полная пачка, но он говорит - я не дам вам сигарету, потому что вы мне не нравитесь. Кашин в такую расстановку вообще не вписывается, извините. Он не герой, а солдат, поэтому у него не было, нет и не будет сигарет. Просто нужны события и жертвы, чтобы встряхнуть людей за грудки, чтобы наступило отрезвление, чтобы было вид­но, где хорошая музыка, где плохая, кто настоящий, кто дутый. Вы верите дрожащему голосу Парфенова за три­буной? Мне смешно, потому что все это мизансцена большого спектакля.

Денис Бояринов

С Игорем Григорьевым я знаком со своих школьных лет. Еще, разумеется, заочно: сначала по выбившему почву из-под ног журналу «ОМ», первой звездой в котором был, безусловно, Григорьев - главный редактор, которому Пугачева признавалась в том, что собирает его журналы в подшивку. Потом по клипу с Ликой Стар, где у него лучшая роль второго плана - лучше, чем у Куценко и Бондарчука. Были еще какие-то телепередачи, в том числе и его собственная на ТВ-6, уход из «ОМ», какое-то молодежное политическое движение… Или сначала движение, потом уход и телепередача. Я и не думал, что мне доведется познакомиться с Игорем лично, тем более работать с ним вместе над перезапуском «ОМ» (не слишком удачная история, закончившаяся, однако, эффектным финалом - последний номер некогда культового журнала украшала окровавленная физиономия Филиппа Киркорова с выносом «Мы все умрем однажды») и после всего этого остаться друзьями - кто работал с Григорьевым, знает, о чем я.

И в свои школьные годы, и во время совместной работы меня поражала бесшабашная смелость и размах амбиций Игоря Григорьева, его трикстерские способности к надувательствам и аферам в культурном поле - маклареновский тип личности. Поэтому я не удивился, когда несколько лет назад узнал, что Игорь Григорьев, попробовавший себя в политике и кинорежиссуре, запел и собрал свой оркестр. Я не удивился, когда меньше чем через полгода увидел его кабаре в программе уважаемого клубного московского джаз-фестиваля. Я не удивился, когда вскоре узнал, что он распустил свой кавер-бэнд, неплохо зарабатывавший на корпоративах, и уже сам пишет новые песни. В разговоре с ним он недвусмысленно дал понять, что хочет в течение ближайших лет изменить русскую поп-музыку, которая за последние двенадцать лет превратилась в болото. Плюс к этому у него есть новая стратегия по продвижению своей музыки в нынешних тупиковых условиях, когда музыкальное ТВ, радио и журналы уже умерли, а что родилось взамен, пока совершенно непонятно. Все это выглядит очень смело. Поэтому я и предложил Игорю Григорьеву сделать еще один шаг, на который нужна немалая решимость - вынести закулисные процессы создания своего амбициозного проекта на всеобщее обозрение и обсуждение в «ОТКРЫТОЕ ПРОСТРАНСТВО» на OPENSPACE.RU.

Меня не удивило, что он согласился.

Условия игры

Игорь Григорьев

Несколько принципиальных заделов поначалу.

1. Мне, конечно, хотелось бы вам нравиться. Как любому артисту, мне хочется нравиться. В этом смысле артисты не то что не мужчины - не люди вовсе. Это цветы, нежные и хрупкие, какими бы колючками ни обрастали. Каждая роза предпочитает, чтобы ее благоговейно нюхали, а не по-свински хрумкали. Шипы, разумеется, для защиты от свиней. Так, артист - по сути нежен и хрупок, а острастки ради - постоянно в позе. Вы ведь знаете, что не было и нет такого артиста, которому всё до пизды, наверняка знаете. Короче, и мне не до пизды, что вы тут будете про меня думать и говорить. Хотя вид у меня к вам будет все равно безразличным.

2. Все, что будет предложено здесь, не может быть вписано ни в одну концепцию, какой бы известной она вам ни казалась. Ни один артист не остров. Артист рождается из крови и пепла других артистов, живых и мертвых, с которыми он в вечном эфирном родстве. Лаборатория хорошего артиста похожа на парфюмерную фабрику, где тысячи знакомых запахов соединяются в один новый, уже не похожий на другие. То есть он ужасно похож на другие, но, черт побери, такого еще не было. В этом смысле я хороший артист.

3. Я не знаю, в каком месте окажусь завтра. Мой характер, буйный и непредсказуемый, не раз играл со мной черную комедию. Но моя нынешняя, третья по счету, жизнь, которая только-только начинается, уже отдана музыке. Навечно. Точнее, на ближайшие лет восемнадцать. Мое плаванье будет долгим и традиционно неспокойным. Эти воды известны, они хороши исключительно для белого рафтинга и другими не бывают. Каждые камень и воронка тут не препятствие, а вызов. Но мне не страшно, ибо я свободен. Это мое преимущество перед вами.

4 .Пункты 1, 2, и 3 в некоторых своих аспектах не согласуются друг с другом. Поэтому следует отнестись к ним серьезно только по отдельности. Таковы условия игры.

Свою музыкальную карьеру я начал два года назад. В августе 2008-го я вернулся из своего многолетнего дауншифтинга и задумался о том, чем бы заняться дальше. Надо сказать, что задумывался я об этом на постоянной основе последние двенадцать лет. За это время я много чего перепробовал, неохота обо всем этом рассказывать - добрые люди рассортировали мою жизнь в «Википедии».

Я сам немало подивился всем этим виражам, когда увидел их заархивированными на одной странице. Единственное, что мне хочется добавить к этому, это то, что мои кажущиеся непостоянство и ветреность связаны исключительно с болезненными поисками нового места под солнцем.

К лету 2008 года я, кажется, такое место обнаружил.

Астана и Айронс

В августе я собрал бэнд из лучших московских джазовых музыкантов, мы порепетировали и через две недели выступили на открытии кинофестиваля «Евразия» в Астане. Это было 7 сентября 2008 года. Этот день я теперь отмечаю как День моей инициации как музыканта. Программа состояла из каверов советской и американской песенной классики - Нэт Кинг Коул, Синатра, Бернес, Утесов, Лагутенко, Пугачева - и принята была на ура. Сидевший в зале за банкетным столом Джереми Айронс весь вечер тянул свою длинную шею, пытаясь рассмотреть меня на темной сцене, чем изрядно меня смущал: я только и думал о том, чтобы не наврать английские тексты. Поутру консьерж принес мне в номер записку в две строчки: Thank you for the show. Jeremy Irons. Я посчитал ее благословением на дорогу.

Джереми Айронс и Игорь Григорьев

Два года я с переменным успехом зарабатывал исполнением чужих песен на корпоративах, днях рождения и частных вечеринках.

Мне платили деньги, меня хвалили, но тем временем я отчаянно искал свой собственный репертуар. Я бросался на всех, кто, как мне казалось, мог помочь - от Игоря Николаева до Юрия Энтина, - но никто не понимал, в каком жанре для меня следует писать. С каждой такой встречей надежды найти своего автора таяли. Зимой 2009 года я остановил концертную деятельность, понимая, что с каверами исчерпал себя, и закрылся в своей квартире, дав себе слово не выходить из нее, пока не напишу песню.

Первая песня

Сочинению первой песни способствовали, как водится, непростые драматические перипетии личной жизни, по которым я мастер. На волне очередной разлуки и опять разбитого сердца я написал «Балладу о потерянной шапке», которую поначалу не решался никому показывать. Однажды, выпивая со своими музыкантами, на пятой рюмке я набрался смелости и попросил внимания. Когда я допел «Шапку», то обнаружил на лицах гостей смятение. Мы продолжили прервавшийся разговор, но разговор не клеился. Я сходил с ума - моя премьера обернулась провалом. Уже когда все расходились, ко мне подошел Антон Беляев, музыкант и аранжировщик, с которым потом мы вместе начнем делать альбом, и сказал мне: «Знаешь, когда ты пел эту свою “Шапку”, как будто стул из-под меня выбили и этим стулом ебнули по голове со всей силы». Я захлопнул за гостями дверь и принялся, как ребенок, прыгать по комнате. Мнительный, я принял успех за провал. Но это все-таки был успех, мой первый успех как автора.

В марте 2010 года меня как будто прорвало. Я сочинял в день по две-три песни. Мой диктофон ночевал со мной под подушкой - среди ночи я мог проснуться и намычать в него невнятную мелодию, которую утром приводил в порядок. Поначалу я стеснялся этих своих мычаний, пока их случайно не услышал Антон Беляев. Он посоветовал мне издать их отдельно в виде саундтрека посетившего меня глубокого психоделического трипа. Я пошутил над этой идеей, но на всякий случай сохранил все эти записи в отдельной папке.

К апрелю были записаны демо на три десятка песен, и я отправился к знакомому олигарху просить денег на раскрутку. По дороге заскочил в гости к своим друзьям Егору и Ире Ржевским похвастаться сделанным. Мы устроили веселую вечеринку под мои песни. В результате до олигарха я не доехал - в тот же вечер Егор и Ира предложили мне деньги на запись первых песен и видеоклипа.

Алматы. Начало

В июне наша команда приземлилась в Алматы, чтобы записаться с симфоническим оркестром и снять первое видео. Мы не хотели записываться в Москве, наивно полагая, что в любом другом городе мы сделаем это быстрее и дешевле. К тому же с Казахстаном меня связывает странный кармический узел - несколько моих близких друзей и даже любовей, включая жену, родом оттуда. Плюс в тех краях произошло такое славное начало с Айронсом. Казахстан казался мне счастливым талисманом, платформой №9¾.

За две недели мы записали несколько песен с оркестром и местными экзотическими инструментами и сняли видеоклип на титульную песню альбома «Сны моей весны», потратив на это уйму нервов и денег. Но об этом отдельный разговор.

Выкладываю вам видео с тем, как все приблизительно происходило.

И вот таким образом я вступил в осень-2010 - со скромной, но выразительной музыкальной биографией, своими собственными песнями и миллионом грандиозных идей на будущее.

Предложение от Дениса Бояринова делиться на OPENSPACE.RU деталями моей музыкальной карьеры я принял с энтузиазмом. На то было две причины.

Первая: мне бы хотелось на себе опробовать новую схему раскрутки музыки, используя одновременно все возможные сегменты аудитории, сначала разведя их, а потом объединив воедино. О чем я сейчас, расскажу позже. При этом мне хотелось бы использовать все возможные платформы, включая интернет, который за последние три года стал серьезной альтернативой радио и телевидению. И да, мне очень симпатичен портал, на котором вы сейчас это читаете.

Вторая причина, не менее важная: мне бы хотелось знакомить вас с молодыми и талантливыми музыкантами, аранжировщиками, клипмейкерами, дизайнерами, стилистами, художниками - со всеми моими сподвижниками по проекту. Я хочу, чтобы они вам понравились. Поиск новых героев и запуск новых звезд - это то, что всегда вдохновляло меня в моей работе. Я всегда старался собирать вокруг себя людей сильнее и талантливее себя и всегда испытываю радость от обучения и вдохновения, которое они мне дают.

В общем, больше причин, чтобы вписаться в авантюру под названием ИГОРЬ ГРИГОРЬЕВ В ОТКРЫТОМ ПРОСТРАНСТВЕ как бы и не было. Но этих двух оказалось достаточно.

Каждую неделю я буду делиться новостями своей новой жизни, а пока совет другим артистам, таким же молодым и начинающим, как я.

Совет от И.Г.

В самом начале карьеры не показывайте свое творчество людям, которые вас не понимают, какого бы статуса, положения и степени влияния они ни были. Показывайте его только родственным душам - вашему другу, подруге, брату, сестре, только тем, которые чувствуют вас, любят и готовы простить вам огрехи и несовершенства первых произведений. Именно эти люди придадут вам уверенности в себе, добавят энергии для продолжения творчества. Свои ошибки вы поймете потом сами, когда набьете руку, натренируете ухо, но сначала оберегайте себя от обломов. Если вы творческий, а значит, чувствительный человек, то даже легкая недомолвка со стороны уважаемого вами барона может серьезно подрубить вам крылья. Пошлите их всех на хуй. Уверенность в себе и удаль - вот что вам нужно для начала. И больше ничего.

ИГОРЬ ГРИГОРЬЕВ: Последние 10 лет живем без героев (www.pl.com.ua/?pid=28&artid=9889)

Поклонники родоначальника концептуального глянца, первого редактора журнала ОМ Игоря Григорьева могут торжествовать: он опять вернулся к активной деятельности. На этот раз – поет. И делает это, как все, что делал до сих пор, хорошо.

Интервью мы записывали с ним по Skype накануне его киевского концерта, и, глядя в камеру, я в который раз убедилась, что лучшие капли Макропулос – это жизнь сегодня на сегодня. Путешественник и сибарит Григорьев в свои сорок три сохранил внешность и повадки молодого человека. В его шутках нет желчи, а в воспоминаниях – горечи. Как ни странно, он сегодняшний человек – во всех смыслах этого слова.

ЭТО ВАРВАРЫ И АБСОЛЮТНЫЕ БАНДИТЫ, ЧТО БЫ ОНИ ТАМ НИ СПОНСИРОВАЛИ!

– Игорь, ваша биография так похожа на авантюрный роман, временами с элементами сюжета индийского кино, что просто не знаешь, с чего начать. Скажем, одна из неразрешимых загадок: как после детства в деревне, отрочества в приемной семье и службы в армии вы вдруг с первого захода поступаете в МГИМО?

– Знаете, в 20 лет людям положено быть авантюристами. Что касается моего поступления в МГИМО, то мне просто повезло: я был молод, амбициозен и не допускал мысли о неудаче. Я приехал в Москву с двумя авоськами, вышел на проспекте Вернадского, и передо мной открылась перспектива юго-западных новостроек. Во второй раз подобное впечатление от грандиозного, фантастического города я испытал лишь годы спустя – когда приехал в Нью-Йорк. А тогда я закурил сигарету и сказал себе: мне этот город нравится, и я его сделаю.

– Ну да, нечто подобное говорил молодой Растиньяк, разглядывая Париж с вершины холма.

– Очень похоже. Я и МГИМО-то выбрал «по планке», именно потому, что туда было очень трудно поступить, а не потому, что хотел быть дипломатом.

– Вместе с Борисом Зосимовым вы делали журнал «Империал», открывший эру глянца в России. В связи с этим, какого вы мнения об олигархах первой волны, какую роль они сыграли в становлении новейшей культуры России? И чем они отличались от олигархов второй волны вроде Мамута, Прохорова, Дерипаски и прочих, столь страстно вами ненавидимых?

– С теми, которые были в начале 90-х, я напрямую никогда не сталкивался, поэтому они для меня – некое клише: малиновый пиджак, цепь, бритый затылок. Но их последователей я до сих пор встречаю в Санкт-Петербурге и Москве. Недавно мы зашли в ресторан и увидели компанию, которая перенесла нас в 90-е. Полагаю, эти люди – пена истории, которая никакого следа в ней, кроме кровавого, и не оставила. Нынешние, в том числе и те, кто заигрывает с искусством, ничем особенным не отличаются. Но, как говорит один мой приятель, если есть возможность их развести на деньги, то надо это сделать. И, слава богу, что есть художники, которые втюхивают им свои картины и даже летают на их личных самолетах. Как говорится, с поганой овцы хоть шерсти клок. Потому что нынешние олигархи – это банда эгоистов и убийц, для которых эта страна не более чем поле для наживы. Они не мыслят категориями старости, и это многое объясняет. Потому что человек, который хочет состариться в каком-то месте, подсознательно готовит себе комфортную площадку. А эти, которых я наблюдаю в Куршавеле или на Сардинии, зарезервировали для себя гетто, и на остальное им наплевать. Это варвары и абсолютные бандиты, что бы они там ни спонсировали.

ЖУРНАЛЬНЫЙ БИЗНЕС ПЕРЕЖИВАЕТ ТОТ ЖЕ КРИЗИС, ЧТО И ВСЯ МАССОВАЯ КУЛЬТУРА

– Вы стояли у истоков российского глянца. Более того, ОМ остается лучшим концептуальным журналом на постсоветском пространстве. Дальнейшая история этого бизнеса увела его в провинциальные дебри картинок из жизни модного и модельного бизнеса. Тексты нечитабельны, проблемы отсутствуют, герои, впрочем, тоже.

– Глянцевые журналы на Западе в 60–70-е годы были некими клубами, в которых состояли великие фотографы, талантливые писатели и журналисты. ОМ взял лучшее из этого опыта и своим существованием фактически закрыл время героев. С дефолтом 98-го в России это время закончилось. Да, собственно говоря, это мировой процесс, и последние 10 лет мы живем без героев. Московская глянцевая карусель крутит одних и тех же персонажей, даже не думая наступать им на хвост. Журнальный, глянцевый бизнес переживает тот же кризис, что и вся массовая культура. Я постоянно общаюсь с 20-летними и должен сказать, что у них в iPod-ах – Кобейн, Синатра, Моррисон. Почему? Потому что наше время не породило новой волны героизма.

– Ваше хождение в политику в конце 90-х удивительно для человека с вашей зоркостью и пониманием смешного и абсурдного. Общественное политическое движение, основанное вами тогда, называлось «Поколение Свободы». Это притом, что в России исторически никогда не было места для свободы.

– (Печально.) Да, никогда и не было… Но в первой половине 90-х мы были окрылены изменениями в стране, и мое хождение в политику было сродни тому авантюризму, который двигал мною при поступлении в МГИМО. О’кей, сказал я себе, у меня есть своя аудитория, у меня есть, что ей сказать, и я знаю, куда ее повести. В итоге я убежал из страны за день до решающей пресс-конференции. Как говорится, Бог отвел.

– Понимаете, грустно не то, что что-то не получилось, грустно то, что все поколение 40-летних претерпело какие-то необъяснимые нынче пертурбации. Иван Демидов, например, с экрана Славянского, кажется, канала вещает что-то о морали и нравственности, Борис Гребенщиков ходит к Суркову за орденами в Кремль. Это они и такие, как они, дали понять нынешнему поколению 20-летних, что конформизм – это лучшее, что можно выбрать для своей судьбы. Как тут быть с ответственностью бывших властителей умов?

– Ну да, против этого трудно возражать. Знаете, на Западе у меня живет мой альтер эго, зовут его Тайлер Брюле. Наши пути развивались параллельно. В 94-м он сделал журнал Wallpaper. Я в 95-м – ОМ. Я ушел в 98-м, он год спустя. Но Тайлер ушел оттуда с личным вертолетом, домом в Цюрихе и островом в Средиземном море. Я же ушел ни с чем, потому что труд талантливого независимого человека в нашей стране никогда не оплачивался и не оплачивается до сих пор. Поэтому тех, кто пошел по другому пути, я не особо виню. Возьмем моего бывшего товарища Кирилла Серебренникова, которому я как-то в сердцах сказал: «Почему ты так много делаешь всего?! Ты же не оркестр, который можно вызвать на свадьбу, банкет и похороны!» И он мне ответил очень просто: «У меня сейчас 60 метров на Остоженке, мне нужно еще 60 метров, чтобы маму из Ростова перевезти». Скажите, он предатель или нет? Ведь готов же он ставить этот роман Суркова! Могу я его обвинять? Не могу.

– Речь не о 60 метрах. Речь о том, что одни спасаются от голода и унижений, а другие просто оказались «лучшими учениками». Как, например, Федор Бондарчук, который никогда не испытывал нужды в 60 метрах, однако ради денег и популярности готов на любую пошлость. Его фильмы последних лет должны быть канонизированы как образец конъюнктуры и пошлости.

– Все это так. Но сейчас мы говорим не о Феде Бондарчуке или Тине Канделаки, мы говорим о людях талантливых, которые не могут жить достойно соразмерно своему таланту. А я, скажите, зачем поперся на этот форум «2020»?! (На форуме «Стратегия 2020» между Григорьевым и кремлевским идеологом Сурковым состоялся нелицеприятный диалог на тему «что такое настоящая элита», о котором писали потом российские издания. – Авт.).

– А действительно, зачем вы туда поперлись? Неужели до сих пор не знаете, зачем Сурков собирает интеллигенцию?

– Но я же все равно романтик! Они позвонили, сказали: «Игорь, нам нужны сейчас такие люди, как ты. В стране много денег, и нам хотелось бы что-то сделать реально значимое для страны». Я был окрылен и подумал: а вдруг действительно что-то изменилось?

ЛЮДИ НЕ ЗНАЮТ, ЧЕГО ХОТЯТ, ПОКА ВЫ ИМ ЭТОГО НЕ ПРЕДЛОЖИТЕ

– Ну да, «в стране много денег» звучит очень возбуждающе. Эдак любая идея окрылит ненароком.

– (Смеется.) Рената Литвинова мне как-то сказала: «Самый эротичный подарок – это деньги». Я ее понимаю: когда она вышла замуж за богатого человека – она расцвела! Не надо было уже зарабатывать деньги на каких-то корпоративах. Для меня деньги – это возможность свободно транслировать себя в пространство. Или путешествовать. Или помочь хорошим людям. Когда я был в Гималаях, где постоянно случаются пыльные бури, то брал с собой какое-то количество флаконов визина, чтобы спасать от хронического конъюнктивита местных детей и бабушек. Для них я был большим белым доктором.

– Почему не получился ваш роман с российским ТВ – так и не запустили «Твин Твикс», быстро закрыли программу «Лихорадка субботним вечером»?

– Телевидение впало в патологическую зависимость от рейтинга – люди, дескать, смотрят это. Но если в магазины будут поставлять один и тот же сорт хлеба, его тоже будут покупать, потому что есть же что-то надо. В итоге ТВ прое…ло целое поколение, которое выбросило «ящик» на свалку. Молодые не будут смотреть всех этих Басковых, кочующих с канала на канал. Я об этом, кстати, сказал Косте (Эрнсту. – Авт.), который сейчас чувствует себя так, словно весь мир вертит на одном месте, и процитировал ему фразу одного американского миллионера, разбогатевшего в сфере услуг: «Я никогда не шел ЗА людьми. Зачастую люди не знают, чего хотят, пока вы им этого не предложите».

– Эрнст, думаю, и сам понимает, что его ТВ закончится, как только Интернет появится хотя бы у четверти населения России. Но он временщик, которого устраивают три-пять лет для распила бабла. Игорь, какие люди в России вам сегодня интересны?

– Конечно, есть, наверное, такие люди. Я их ищу не только в России, я их ищу по миру. И очень радуюсь, когда нахожу в Нью-Йорке или Риме, где в кабаках они поют свою бесконечную лирическую сагу. В России идет какой-то обратный, к сожалению, процесс. Я недавно читал воспоминания Андрея Кончаловского о том, что представлял собой «Мосфильм» в 60-е годы. Это была компания удивительных людей, которые собирались, обсуждали западные и отечественные фильмы, могли подраться из-за какого-то кадра Калатозова. Где эти глыбы, где эти монстры? Больше нет поколений, сообществ. Поэтому я ищу отдельных людей, крупицы таланта в ЖЖ, других сетях. Если чувствую «вещество», а не «тень от вещества», начинаю уговаривать: пиши, пиши! Возможно, из этих одиночек в будущем начнут слагаться сообщества, без которых невозможен любой общественный выхлоп.

– Почему вы начали снимать клипы, а потом и кино?

– Это была моя детская мечта. У меня даже в школе была кличка Режиссер. С «Твин Твикс» вышла такая история: я – большой поклонник Вуди Аллена…

– …и, наверное, любите фриков в принципе?

– Ну, это интересные существа. Но любить? Не знаю. Я же сам фрик. А каждому фрику, как известно, нужна аудитория, а не еще один фрик рядом.

Если же вернуться к кино, то оно, в отличие от журналистской профессии, происходит здесь и сейчас. Ничего переписать нельзя. В итоге ты попадаешь в зависимость от людей – пусть и небесталанных, но не тех, какие тебе нужны для этой работы. В российском кино нет критической массы, чтобы делать достойные работы.

– Ваша сегодняшняя жизнь связана с музыкой. Почему вы запели?

– В эту историю я вошел, потому что у меня закончились деньги. Я путешествовал, и они закончились. И первое же мое выступление на фестивале привлекло внимание. Потом я получил благословение от разных известных людей и вдруг понял, что все серьезно. Будучи перфекционистом, я постоянно «поедаю» себя, у меня для себя всегда полные карманы пепла. Меня трясет перед выходом на сцену. И я знаю, чем подкупаю зрителей, – дисфункцией. В моем случае дело не в харизме, не в артистизме, не в багаже, а именно в этой дисфункции.

– Стимуляторы перед концертом употребляете?

– Раньше мог выпить немного, сейчас от этого отказался. Наркотики не употребляю, но хороший алкоголь люблю, за что мои друзья презрительно называют меня синькой (смеется).

– Возрастные страхи – какие они после 40? Страх одиночества, страх старения?

– Одиночество острее всего чувствуется после концерта, когда ты один едешь домой. Но с этим все уже давно решено. А вот страх старения – это серьезно. Когда тело не может воспроизводить спонтанные изъявления души – что может быть хуже этого?

ПОСЛЕСЛОВИЕ

– Ваш коллега Игорь Шулинский однажды о 90-х выразился очень красноречиво: «Мы думали, увидим небо в алмазах, а увидели х…»

– Я фаталист. Вообще, после травмы, когда в Бразилии меня накрыла волна-убийца и мне едва не оторвало руку, я, как правило, отказываюсь рассуждать на эти темы, чтобы не говорить банальностей. На следующее утро я проснулся и понял, что не могу встать с кровати, чтобы пойти пописать… В такой момент все претензии к жизни, рефлексии не стоят ни-че-го. Это был очень ценный опыт.

Самое главное что в жизни? Ответить себе на три вопроса: «кто ты?», «откуда?» и «куда теперь?» Если ответил на эти вопросы, то внутренне ты готов ко всему.

Редакция благодарит Светлану Вольнову за организацию интервью с Игорем Григорьевым.

ДОСЬЕ «ПЛ»

ИГОРЬ ГРИГОРЬЕВ

Детство и отрочество провел в деревне Лакедемоновка в семье крестьян. Приехал в Москву летом 1987 года и поступил в МГИМО на дневное отделение факультета международных отношений (специализация – Таиланд и тайский язык).

С 1988 года стал совмещать учебу с работой концертным директором Ирины Понаровской.

В 1991-м оставил учебу в МГИМО и начал заниматься журналистикой. В 1993-м познакомился с шоу-бизнесменом Борисом Зосимовым, с которым выпустил первый в России толстый глянцевый журнал Imperial. В мае 1995-го приступил к работе над журналом ОМ. Пять лет кряду журнал удостаивался титула лучшего журнала года по оценке коллег-журналистов. В ноябре 1998 года Григорьев оставил пост главного редактора.

В декабре 1998 года основал Общероссийское общественное политическое движение «Поколение Свободы». В декабре 1999-го оно вошло в состав объединения «Медведь», три кандидата от движения были избраны депутатами Государственной Думы третьего созыва. Сам Игорь Григорьев из-за конфликта внутри управленческой верхушки покинул движение.

В мае 1999 года Игорь Григорьев поселился в Праге. Был совладельцем небольшого кафе в центре города, которое стало местом неформальных встреч для сотрудников радиостанции «Свобода».

В 1999-м вернулся в Москву по приглашению генерального продюсера канала «ТВ-6» Ивана Демидова. В мае 2000-го на канале начала выходить еженедельная информационно-развлекательная программа «Лихорадка субботним вечером с Игорем Григорьевым». Программа продержалась в эфире до ноября 2000 года.

После ухода с телевидения Игорь снимал клипы. Среди известных работ Григорьева – «Бисер» (для Дмитрия Маликова) и «Иди, я буду» (для группы «Мумий Тролль»).

В 2004 году приступил к съемкам телевизионного сериала «Твин Твикс» по собственному сценарию. В узких кинематографических кругах до сих пор ходит копия «пилота».

В 2006-м покинул Россию и поселился в Рио-де-Жанейро. С июня 2006 года ведет постоянный сетевой дневник, в котором публикует отчеты о своих путешествиях.

В 2008-м, после десятилетнего перерыва, Игорь Григорьев вернулся к активной творческой деятельности с музыкальным проектом. В ноябре 2008 года подписал контракт с агентством City Concerts International Artists, специализирующимся на концертной деятельности зарубежных артистов в России, став первым и единственным российским исполнителем в ростере агентства.

“Розовое распятие”, “весны не будет”… Вы сознательно находитесь на одной волне с Генри Миллером, или это выходит само собой?

Я не могу серьезно отвечать на этот вопрос. Какого чёрта?))) Где я, где Миллер… К тому же, я не числю Миллера среди своих кумиров. Я поддерживаю Миллера в его убеждении в том, что настоящий духовный апгрейд возможен только в маргинальном состоянии, когда ты по горло в грязи, дерьме, крови и сперме.))) Просветляться на семинаре по каббале, сидя в эргономичном кресле с книжкой Йегуды Берга в перерыве между тренировкой в “Ворлдклассе” и ужином в “Ваниле”, означает нечто дикое: вы – Алена Долецкая. Главная книга Миллера – единственная, которую я одолел, но мне нравятся слова, которыми она начинается: “Я живу на вилле Боргезе. Кругом – ни соринки, все стулья на местах. Мы здесь одни, и мы – мертвецы”. Поэтому меня, как и Миллера, интересуют аутсайдеры, носители непростительных пороков. Они ближе всех к Богу. Я и сам получал откровения в моменты крайнего отчаяния и в самых не подходящих для этого местах. Например, сидя на толчке, страдая от диареи. На этом наша общая с Миллером волна спокойно утихает.)

Почему Рио? Вас не задержали пограничники? Из вас вышел граф Монте-Кристо? Там грузят бочками апельсины?

В Рио я обрел состояние удовлетворенности настоящим, которое долго искал в Гималаях. И это само по себе странно, поскольку все духовные гималайские школы построены на практиках, обучающих приобретению этого состояния, а Рио всё-таки и антропологически, и культурно – полная противоположность Гималаям. Ответ, тем не менее, прост. Бразилия остается по-прежнему языческой страной с сотнями сект и местных культов, к тому же мировосприятие бразильцев совершенно не отягощено культурным багажом. Человек, читающий на пляже Рио книжку, скорее всего иностранец, или на худой конец аргентинец. Они, конечно, в курсе, что у них есть Амаду, Машаду де Ассис и Кларис Лиспектор, но это знание не является доминирующим. Культура, которая зиждется на рефлексиях и вечном поиске экзистенциального “я” не способна доминировать в краю круглогодичного яркого солнца, буйного океана, райских птиц, выдающихся задниц, легкой любви и прекрасного ниочемнедумания. В краю первобытного счастья, словом. Антропологически Бразилия сохранила характеристики человеческого рая, какими его увидели португальцы, причалившие к бразильским берегам 500 лет назад. Широкой публике не известно, что Мор описывал своих “утопийцев” по запискам сподвижников Кабрала и Веспуччи, которые были очарованы красотой бразильских аборигенов и царившим там анархическим, но справедливым строем. Поэтому то, что я искал в эзотерических и экзотерических учениях, оказалось в чистом плотском виде на пляжах Ипанемы.

И, конечно, в Бразилии не растут апельсины, никто не ходит в белых штанах, а обезьяны живут только в Амазонке, да и те мелкие.

Говорят “совок”, подразумевают “Казахстан”. Родина Бората и лучшего в мире потассия. Вы в Казахстане часто бываете, что там на самом деле происходит?

Казахстан, конечно, страна дикая, но не более дикая, чем другие земли, населенные кочевниками. Жизненный уклад и мироощущения кочевников определяются совокупностью трех факторов – унылой монотонностью пейзажа, минорной тональностью ветра и главным бараном, который ведет стадо, а значит и людей, туда, где есть трава и вода, то есть жизнь. Всё движение к жизни предопределено бараном-вожаком, ни в одной точке этого пути нет причин для эмоционального помрачения ума. В таких условиях люди становятся склонными к глубокому самомозерцанию. При внешней дикости, они становятся обладателями третьего глаза. Практически любой казах – мистик, но не мусульманского, а шаманского толка. Этим мне они и симпатичны, а на недостаток светскости я закрываю глаза. Это, в общем, не сложно делать.)))

Вы в своей “Анкете Пруста” написали, что поэзию не признаете и любимых поэтов у вас нет. Это не поменялось? Откуда такое недоверие к поэзии?

Недоверие к предмету – следствие знания предмета. Я же совершенно не знаком с поэзией. Так случилось, что она прошла мимо меня. Я даже помню, как это произошло. Я, кажется, был в классе третьем, и учительница велела написать по четверостишью про осень. Я был так вдохновлен заданием, что за вечер накатал поэму. Когда я читал ее в классе, на пятом четверостишье учительница остановила меня, спросив у кого я всё это содрал. Помню, как убежал из школы на речку, спрятался в камыши и рыдал там от обиды. С того момента стихи перестали существовать как объекты для моего восхищения. Правда, кое-что периодически прорывалось через броню неприятия – одно время меня восхищал молодой Лимонов, например. Сейчас я вынужден сам писать тексты к своим песням, и у меня, как ни странно, это получается. Например, я очень люблю эту свою строчку: “Мне снились сны, среди весны я не проснусь – часы не заводи. Я не вернусь, в них остаюсь, а ты иди…”. По-моему, прекрасно.))

Зинаида Гиппиус описывала Николая Гумилева как “юношу, обнюхавшегося эфира и провозгласившего себя Мохаммедом, Буддой и Иисусом одновременно”. Вы за собой не замечаете подобного “восторга неофита”? Вы же не забываете, что столь для вас важный опыт “восхождения на крест” и “схождения с него” был пережит несчетными миллионами жителей этой планеты, и описан в тысячах текстов, будь то диалоги Платона и “Книга мертвых”, “Божественная комедия”, пьесы Шекспира, проза Толстого, “Улисс”, стихи Пушкина и Мандельштама, песни The Beatles, исследования Проппа и Леви-Стросса и проч. и проч. Не говорю о бесчисленных “вещах”, сделанных хуже, но от того не менее метафизичных по происхождению - например, многие тексты, печатавшиеся в “ОМе”.

Восторженный неофит похож на шута, уверовавшего в то, что ему все дозволено и теряющего контроль над самодозированием. Меня всегда интересовало, жалеет ли шут, отправляющийся на плаху за свой длинный язык, о том, что был несдержан.)

Но, тем не менее, вы точно подметили мое состояние на данный момент. Иногда меня физически подтрясывает от этого ощущения. В такие моменты я ясно вижу, как миллионы пазлов раскрываются и складываются в предельно стройную и красивую картину. В этакий борхесовский Алеф, точку сбора всех точек. Но как только я хочу зафиксировать ее, она рассыпается и покидает меня. Остаются лишь миражи и запахи, которые в моем случае превращаются в песни.

Сравнения моего типа с Гумилевым мне кажутся некорректными, поскольку Гумилев был классическим “мучеником”. С некоторыми такими пророками-мучениками я даже знаком. Они постоянно притягивают к себе страдания, получая от них мазохистское удовольствие. Например, Рустам Хамдамов всю жизнь смакует свое изгойство, наряжая его бесконечными болячками и ностальгией по прошедшему. Гумилев искал мученическую смерть и в результате нашел-таки ее. Такого рода рефлексии деактивируют у пророка способности к внятному и громкому вещанию, для чего вообщем и снаряжают сюда пророков. Вот Пушкин – пророк противоположного Гумилеву толка, потому что более состоятелен. Гумилев же нудит. Он эстет, дворянин и “сумеречный” интеллигент. Его не слышит паства. В его стихах отсутствует безапелляционная хамство варвара. Настоящий пророк это всегда варвар. Наглый, жестокий, грубый, невежественный разрушитель доминирующего культурного поля.

Я замечал, что люди, проведшие детство в деревне, почти никогда не теряют способности “летать”, сколько бы их ни шатало по городам. Расскажите про деревню Лакедемоновку.

Это поселение на берегу Миусского залива, в котором во времена моего детства водились осетры-монстры, и я поглощал черную икру, черпая ее ложкой из трехлитровой банки прямо из холодильника. Это плодородный край, в котором темные стороны русского характера цветут также махрово, как сирень за окном или абрикосовые деревья в саду. Помню, что всё время хотел сбежать оттуда. Первую попытку бегства я совершил, когда мне было четыре года. Я положил в ночной горшок три апельсина и отправился с этим нехитрым скарбом в соседнюю деревню. В моих планах было коротко погостить у родительских приятелей, а затем отправиться дальше в сторону Украины, потому что родители привозили оттуда шоколадные конфеты и вкусную пастилу, и для меня Украина была краем бесконечной пастилы. Но случился большой кипиш, меня вычислили и с шумом вернули восвояси. Сейчас моя связь с деревней ограничивается поездками к старой матери, которая живет там одна и в силу своего скверного характера рассорилась со всеми соседями и родственниками. Мне приходится летать туда раз в три месяца, чтобы искупать её и пополнить холодильник запасом провианта на последующие три месяца. Думаю, что после ее ухода я забуду туда дорогу.

Cross-dressing - древняя традиция, что славян, что любых других не потерявших связь с землей народов. До революции мальчиков до определенного возраста было принято одевать девочками. У вас есть какие-то стандартные ответы “пацанам”, которые говорят, что вы “не мужик”? Вас, кстати, не сравнивали с Михаилом Кузнецовым во второй части “Ивана Грозного”?

Решение играть женщину я принял за день до съемки по простой причине – играть ее было некому. Ни одна актриса, претендовавшая на роль Арфистки, мне не казалась смешной. Но удивительным образом из моей Арфистки вышел коллективный портрет советской женщины, битой, но не распрощавшейся с Мечтой.))) Поэтому на клип так позитивно реагирует женская аудитория. Мне говорили, что в моей героине угадываются многие ролевые модели советских женщин последних пятидесяти лет – от Светланы Светличной до Людмилы Чурсиной.

Переодевание в женское это, конечно, классический карнавальный трюк, замена доброго «ян» на злое «инь». Поэтому такой трюк всегда по душе зрителю. Дастина Хоффмана хорошо помнят по фильму “Тутси”, главной ролью Александра Калягина считают “тётю”, а Джек Леммон так вообще остался актером одной роли – Дафны из комедии “В джазе только девушки”. В Бразилии, например, у многих мужчин не хватает фантазии придумать себе яркий образ для Карнавала, и тогда они напяливают на себя блузку своей жены, подставляют сиськи и со всем семейством отправляются на парад. И вот вы наблюдаете занятную картину: идет пара – женщина, рядом с ним мужчина в женском платье с одним чадом на руках, с другим в коляске. Заметьте, одеться в женское для них это всего лишь способ наименьшего сопротивления вызову “карнавала”. И никому не приходит в голову, что на следующий день им придется оправдываться перед друзьями-коллегами и доказывать, что они все-таки “мужики”.

Стандартная история эпохи так называемого “постмодернизма” – нечто, затевавшееся как шутка, оказывается серьезнее серьезного. Давно ли вы стали различать внутреннюю логику своей биографии? И есть ли в ней “точки”, до сих пор вам непонятные? Почему журнал назывался “Ом”?

Ну да… Последняя из таких “точек” касается сочинения музыки, при том, что у меня нет музыкального образования, и для меня нотная и китайская грамоты визуально явления одного порядка.))) В Бразилии я видел документальный фильм о первых сочинителях самбы. Это были совершенно неграмотные старики, к которым приходила музыка, и они не понимали, как это происходит. Поскольку в ту пору не было диктофонов и рекордеров, а старики не надеялись на свою память, то они использовали своих внуков для запоминания мелодий. Все мелодии Картолы запоминала его внучка, а потом напевала музыкантам для разучивания. Почти таким же образом Чаплин написал свой грандиозный саундтрэк к фильму «Огни Большого Города».

А логика моей жизни проста и предсказуема: с рождения я стремлюсь к покою, но меня постоянно рекрутируют на сборы.

Теме “второго пришествия” столько же, сколько самому христианству. Европейский человек привык в каждой локальной катастрофе видеть знак, что скоро вернется Чувак.

Боуи пел про “Five Years” до конца света, Битлз про “пришествие Короля-Солнца”, Джим Моррисон про то, что он The Lizard King, Led Zeppelin про грядущую последнюю битву. Ничего, тем не менее, не происходит.

Сейчас нет, кажется, ни одной области культуры, не затронутой предчувствием апокалипсиса. О нем поют и Gorillaz, и Antony and the Johnsons, и Arctic Monkeys, и Gutter Twins, и Massive Attack.

Что там, седьмую часть “Гарри Поттера” (вышедшую через 2012 лет после рождения исторического И.Х.) только по коммерческим соображениям, кажется, не назвали “Г.П. и дары волхвов”.

Джулиан Ассанж вот недавно “все тайное сделал явным”. При всем этом, великий английский поэт-пророк Т.С. Элиот писал, что конец света в видимой реальности не проявится никак. Not with a bang but with a whimper. Вы лично ждете каких-то катастроф, или готовы вместо “креста” получить “долгую счастливую жизнь”?

Элиот совершенно прав, и конец света уже случился. Финальная фаза его – зачистка полей – происходит на наших глазах, но мало кто это видит. Многие так называемые живущие думают, что они еще живы, поскольку о том говорят все признаки видимой реальности. А собственно реальность уже исключила их из своего оборота. Таких зомби легко вычислить по их истеричной реакции на мой клип. Они реагируют на любое витальное поле, как демоны на крест. Вооружитесь моим клипом, как крестом, и пройдитесь по знакомым. Вам станет ясно, кого уже нет с вами. Или с нами)))

90ые годы в России прошли, кажется, под знаком Хлебникова, пророка великого, но довольно безжалостного и бесчеловечного. Сейчас к нам возвращается Введенский, чей Бог - не космический Ктулху, а скорее домашний Бог мелочей. Федоров, естественно, это почувствовал раньше других.

А что вы можете сказать про Введенского кроме того, что “это очень круто”?

Вот Введенский один из всадников Апокалипсиса. Не случайно, что он возвращается именно сейчас. Но, знаете… чтобы Введенский случился по-настоящему, ему надо придумать голос, проявить его. Все знают, с какой интонацией полагается декламировать Маяковского или Ахматову. Но в какой тональности читать странного, зачастую примитивного Введенского? Ведь это очень важный вопрос – задание тональности. Хотя, на самом деле, мне не хочется, чтобы Введенский случался вовсе. Пусть мамы читают его детские стихи своим чадам на ночь. И этого будет достаточно. Вот я написал музыку на его стихотворение “В ресторанах злых и сонных”, но и музыка. и тот образ, что я придумал для клипа не имеют никакого отношения к Введенскому. Ведь пророки продумывали свои доктрины с одной целью – спрятать от народа реальное знание))) По тем же причинам народу не следует демонстрировать его Богов.

Какое у вас личное отношение к исламу? Мы все знаем, каково “публичное лицо” ислама сейчас, но ведь в свое время это была самая куртуазная из религий: Мохаммед обрезал плащ, чтобы не беспокоить кошку, главный мусульманский символ - луна. До контакта с мусульманами христианская Европа представляла собой, по большому счету, пустыню, в которой “праведников колбасило, как братву на героине”. Или это все “не ваша тема”?

Я не хочу изображать из себя всезнайку, но мне кажется, что главная проблема ислама состоит в том, что его сразу подняли на свой щит арабские деграданты. В результате произошла цивилизационная катастрофа – ислам был замещен исламизмом. Такого не могло произойти ни с какой другой крупной религией, кроме ислама, потому что ислам самая уязвимая религия. Она создавалась поэтами-гедонистами, возлегающими на мягких подушках с откровениями своих предшественников в руках. И что потом спрашивать с религии, которая полагает секс одним из способов поклонения Всевышнему?))) По сути, Коран – ажурная и вольная интерпретация христианских заповедей. Трактовки добра, зла и моральных законов в исламе оказались слишком либеральными и слишком размытыми, что позволяет манипуляторам делать из мусульман слепых котят. К сожалению, ислам не вернуть. Но, к еще большему сожалению, исламизм не остановить.

Вы говорите про то, что Кашин вам мало интересен, потому что он “просто пешка”. Но вы-то уверены, что вы фигура? Сами же говорите, что песни к вам “сами приходят во сне”. С другой стороны, разве не учит “Алиса в Зазеркалье”, вероятно, величайшая эзотерическая книга в новой европейской традиции, что только пешка может стать Багряной Женой? Или, взять Оруэлла: If there is hope… it lies in the proles. По происхождению вы, кажется, тоже “из крестьян”, а не “из дворян”.

Конечно, я никакая не фигура. Последние 12 лет я убивался в поисках своего места под солнцем, и у меня ничего не получалось. Потом в один момент кто-то открыл кран и в меня потекла музыка. Мне ничего не оставалось, как только фиксировать ее. Если вы меня спросите, чего я хочу сейчас больше всего, я отвечу – ничего больше не хочу. Но я не имею права подводить те силы, которые рекрутировали меня на действия и вручили такое мощное оружие, как музыка.

У карикатурного “енерала Лебедя” из 90ых (к действительности, естественно, никакого отношения не имевшего - словарный запас настоящего генерала Лебедя был немногим меньше словарного запаса Пушкина) была любимая поговорка “упал - отжался”. И еще говорил этот карикатурный Лебедь, “тяжело плыть в соляной кислоте с отрубленными ногами”.

Игорь Григорьев - человек, имеющий талант падать, упорство плыть в соляной кислоте и силу когда можно отжиматься.

Другая поговорка говорит, что первым с корабля бегут крысы. Не каждой поговорке стоит следовать, многие из них придуманы старшими по казарме для стращания младших по казарме, чтобы тем не приходили в голову лишние мысли.

Достаточно небольшого знакомства с биографией Григорьева, чтобы убедиться: кроме следования призыву в его жизни есть другой столь же часто повторяющийся мотив - побег с идущего ко дну судна. Он бежит, сам не зная почему, прыгает, не подстелив соломку - и всегда в итоге оказывается прав. “Тематически” его можно сравнить с Ильей Лагутенко, но в “утекай” и “уходим” последнего есть все-таки мещанское желание соломку подстелить.

Сравним две “Ранетки”: Не поспоришь, у “Мумий Тролля” все точно: яблоко с древа познания, тюрьма под названием “мировой супермаркет”, крокодиловы слезы “холопов просвещения”, без большого удовольствия узнавших, наконец, что все, что советская пропаганда говорила про “мировую буржуазию” и “козни империализма” было правдой.

Если смотреть с точки зрения человека, добровольно пошедшего работать муравьем на строительство пирамиды, имя хозяина которой он никогда не узнает (aka “хипстера” aka “нормального”), в песне “МТ” есть смелость и даже некоторая провидческая глубина: в конце концов, не все, наверное, в январе 99го года поняли, о чем это было.

Но кошачье злорадство, с которым Лагутенко озвучивает свои “истины” привели его в итоге к “социальному комментарию”, который уже решительно никому не интересен

Не интересен не потому, что там есть какая-то неправда, а потому, что в 2007ом году петь песни, идентичные десятилетней давности передовицам газеты “Завтра” с проклятиями в адрес “гайдарочубайса” - занятие довольно пустое.

Когда Григорьев поет ту же “Ранетку”, слышишь не публицистику, а историю из жизни. И эта история существует помимо каких-то “социальных контекстов” и дискурсов. И это глубоко верно.

Потому что Россия стала “тюрьмой народов” не при “Путене” и не при Николае I, а намного раньше, и “рабом родится человек, рабом в могилу ляжет” сказано не вчера, а почти 200 лет назад. Возьмите какого-нибудь современного “русского путешественника”, сетующего на “русскую дикость” - личные свободы, которые он имеет сейчас, не могли присниться поэту Пушкину или поэту Лермонтову в самом смелом сне. Что не мешало им писать сочинения крайней смелости и дерзости.

Многим без царева кнута просто нечем себя занять, и если вы вчитаетесь в смысл их “холопьих грамот”, они вовсе не о том, что “много бьют”, а о том, что “кнут короток”.

Пригов как-то сказал, что Россия, страна, в которой метафизический страх перед свободой сильнее всех других страхов, обречена, по всей видимости, ходить одними и теми же кругами: за глотком воздуха обязательно следует кровопускание.

И действительно, если сравнить сегодняшнюю ситуацию с той, что Андрей Белый описал в предисловии к “Началу века”, мало что поменялось: то же либеральное пустословие с одной стороны, жандарменное охранительство с другой, мещанская тупость с третьей.

Но свобода есть не толщина кошелька, количество гэбэшных связей и “символический капитал”. Свобода есть состояние сознания; оно достижимо при любых политических строях и экономических обстоятельствах.

Свобода есть свобода петь и плясать, зная, что на тебя смотрят автоматы гангстеров, что весны, которую ты заклинаешь, возможно, не будет, что и тело твое, и танец - в конец продажны.

Григорьев часто не понимает, что он делает, он плохо рассчитывает свои силы, он не знает свое место в этом мире; но он никогда не ошибается. Он пляшет и поет потому, что ему сказали, что можно плясать и петь. Сегодня он уже не крысеныш, сбежавший с неотвратимо двигающегося в направлении айсберга корабля под названием ТитаникЗападная цивилизация, а человек, у которого есть дудочка, и с этой дудочкой он готов уводить других крысят - как в казармах кличут людей, у которых в сердце не до конца умерла свобода.

Это личный каждого выбор - держать свой ум в граде земном или граде небесном, но не забывайте - где-то есть вечно молодой человек с дудочкой; он поет и пляшет, и эти песня и пляска никогда не остановятся.

Передо мной сидит человек и каждую минуту говорит, что устал. Это главный редактор журнала «ОМ» Игорь Григорьев. Последние пять лет о нем никто ничего не знал. И вдруг он снова в строю. Хотел снять грустный фильм о большой любви, а запускает новогоднюю комедию о женщинах. Считает Эдуарда Лимонова гением, Ларса фон Триера сравнивает по жестокости с Чеховым и боится говорить банальные вещи.

– Вы вернулись в журнал «ОМ». Почему?

– Я не то чтобы вернулся. Я, в общем, и не уходил никуда. Просто не занимался журналом последние пять лет. Грустно было смотреть на журнал все это время. Он же мой ребенок, больше ничей.

– Что же вы ребенка до такого состояния довели?

– Черт его знает! Вот такой я отец. Совсем хреновый отец. Вообще я вам скажу: я устал работать. Не хочу работать. Эти последние пять лет я ничего не делал. И мне это страшно нравилось. Я ничего не хочу делать. Ни-че-го!

– А чем же тогда заниматься?

– Путешествовать. Единственное занятие, которое достойно меня сейчас. Я бы уезжал, возвращался, бросал бы сумку, хватал новую и так далее.

– Увлекательный мир джетсета…

– О чем вы? Это не по моей части. У вас джет-сет журнал?.. Я не выношу джет-сет…

– Еще в январе 2002 г. вы говорили о съемках фильма по книге Дениса Бушуева. Фильм должен был быть о любви молодого учителя и его 14-летнего ученика. Что с проектом сейчас?

– Написан очень хороший сценарий и лежит в столе, ожидая своего часа. Государство не сочло возможным дать деньги…

– Почему государство? Спонсоров было не найти?

– Да нет, мы подавали сценарий на государственную комиссию. И нам было отказано. Но, думаю, сценарию нужно отлежаться.

– А Рената Литвинова как-то в проекте участвовала?

– Рената никак не участвовала. Она сказала, что такого количества грязи и мерзости в одном сценарии давно не видела. Она не приняла моего предложения стать соавтором. Но я же снимаю другое кино. Комедию.

– О вас как-то не скажешь, что вы комедии можете снимать.

– Дело в том, что это единственное, что хочется делать. Чудить.

– О чем фильм?

– О женщинах.

– Озон по-русски?

– Тогда уже Вуди Аллен. Для него женщины – безусловно необсуждаемый объект для сатиры. Мужчина сам по себе – довольно скучное творение. Если мужчина не скучный, то он уже не мужчина.

– А что такое классическое понимание?

– Это то, что 85% всех мужчин.

– Кто?

– Словами четко не объяснить. Понимаете, мужчина – очень устойчивое существо в отличие от женщины – существа, постоянно рефлексирующего. Женщина, например, с рождения начинает худеть. А чего стоит женская дружба! Мужчины дружат друг с другом ровно, стабильно, крепко. Скучно. Понимаешь, о чем говорю?

– Пока понимаю.

– Понаблюдай вон за теми женщинами, сзади нас за столиком сидят. Это уже кинематограф. Они за последние пять минут несколько раз поправили прически, освежили помаду на губах и раза три поменяли позу.

– Так, а в фильме-то кто снимается? Известные актрисы или ваши находки?

– Находки. Мне нужны были тридцатилетние актрисы, а из этого поколения ни одна известная мне не подошла. У меня снимаются удивительные девочки, почти все они были однажды забракованы режиссерами. Но не бывает плохих актеров, бывают плохие режиссеры. Мне нужны были чистые листы, на которые я бы накладывал краски.

– Так всем героиням около тридцати?

– Да. Тридцатилетние – это интересный возраст. Особенно, если женщина еще не замужем. Это, как в аэропортах «The last minute call». Если тебе около тридцати и ты еще не замужем, ты находишься в постоянной боевой готовности. Очень забавное состояние. Со стороны.

– Это сериал?

– Нет. Четырехсерийный художественный фильм.

– Как фильм называется?

– «Твин Твикс». Так называется бар, в котором собираются героини. Такое общество, состоящее из одних женщин. И при этом все они знаменитости.

– А вы чувствуете женщину?

– Конечно. Предназначение женщины довольно простое: женщина есть ублажательница мужчины. Это классический тип женщины. И такой тип я в высшей степени уважаю. Женщина – существо вторичное, на подвиги не способное, но ее миссия – подвигнуть на подвиги мужчину.

– Вы женщинам это говорите?

– Каждый день. И в первую очередь своей умнице жене, которая меня кормит, хвалит и смешит. И при этом не перечит ни по единому поводу. Если вы встретите такую женщину, считайте, что вам крайне повезло. Это и есть женщина всей вашей жизни. Сейчас таких практически не выпускают.

– А с мужчинами вы общаетесь?

– По долгу службы. Для развлечения мужчины интересны, если они не мужчины.

– Вам себя надо умнее других чувствовать?

– Мне – да. Вы ведь не будете отрицать, что пальцев двух рук хватит, чтобы перечислить людей, которых хочется слушать. Например, Андрей Сергеевич Кончаловский. Редко про кого можно сказать – «имею ЧЕСТЬ знать». Вот я его имею ЧЕСТЬ знать. Инну Михайловну Чурикову имею ЧЕСТЬ знать. Мечтаю о ЧЕСТИ быть представленным Бехтеревой.

– Вы метросексуал?

– Ну, а кто же еще?.. Мой редактор Денис Бояринов говорит, что в России всего два метросексуала – Григорьев и Лагутенко.

– Это модно?

– А мы на что, журналисты? Чтобы забрасывать в народ новые понятия, делать их модными. Думаете, мне интересно с 951-го года ежемесячно сшивать 200 страниц в один журнал. Вы ошибаетесь, если думаете, что интересно. Интересно то, что вокруг этих страниц.

– А вы часто слово «модный» произносите?

– Это уже overused.

– Тренд?

– Тренд? Еще одно слово, которое я перевел на русский язык в 1993 году. Эти новые словечки… Вчера мне позвонил Кирилл Серебренников и сказал, что новым журналом своим я учредил антигламурный гламур. Смешно.

– В Петербург приезжаете?

– К сожалению, или к счастью, не часто. Я приезжал к вам раз шесть. Первый раз я приехал в Питер, и он встретил меня низким небом, промозглым ветром и холодом. Люди шли с поднятыми воротниками и кутались в шарфы. Я подумал: «Какой пиздец! В этом городе люди должны пить водку и плакать, пить водку и плакать. С утра проснуться, закинуться рюмкой, заплакать – и так до вечера». А потом я приехал во второй раз. Тучи немного разошлись, и вроде уже не так плохо все было. Когда я приехал в третий раз, я случайно оказался за одним столом в ресторане с вашим бывшим губернатором Яковлевым. И я ему говорю: «Послушайте, подсветите Невский! У вас такой волшебный город. Но ночью… Подсветите Невский». Надо сказать, что к тому моменту я был нетрезв, и мне было совершенно по барабану, как он там отреагирует. Я просто ляпнул. А потом, спустя несколько месяцев, мой приятель позвонил мне из Питера и сказал, что Невский светится по ночам. И в четвертый раз, когда я приехал в ваш город, меня встречал питерский водитель. И мы ехали по весеннему городу, а я сзади рассуждал вслух насчет того, что чем больше я приезжаю сюда, тем больше мне нравится. И вдруг этот самый водитель говорит, тихо так говорит, почти про себя: «А трудная любовь и есть настоящая любовь». Знаете, в жизни каждого человека есть такие фразы, фразочки, из которых и складывается твое мировоззрение. И вот этот водитель так говорит… И я думаю: «Вот сукин сын…» Когда вот так, шаг за шагом пробиваешься под низким небом, через поднятые воротники… Это уже другого порядка понятия… Поэтому я ненавижу интервью давать. Я говорю часто странные вещи. И вы должны их понимать так же, как понимаю их я…

– Вы говорите так, как будто от самого изъяснения своих мыслей устали…

– Устал, устал…

– Вам надо каким-то нечеловеческим языком говорить… Может, жестами. Посмотреть так, чтобы все всё поняли. Вот как вы сейчас дым выдохнули вверх, и всем было бы понятно, что вас надо оставить… И уже абзац текста чтоб был.

– Ну да… Ну конечно… Конечно же, и так все давно всем понятно. Вот вы, я делаем журналы, фильмы снимаем. Зачем? И так все понятно. Игры, игры в игры, игры в игры про игры. Блин, до какой степени все предсказуемо. Но работать надо, потому что у меня лично нет других источников денежного довольствия. Мне в этом году исполняется 37 лет, и я думаю, неужели я не заслужил покой?

– А вам самого себя не жалко?

– Еще как жалко.

– Плачете?

– Ну так, плачу… Если кошке хвост придавлю… На мелодрамах плачу. Так, знаете, слезу пустить. Как раньше доктора кровь пускали для облегчения.

– Публично?

– Публично хочу, но не получается. Иногда хочу заплакать, чтобы сложился образ, чтобы все это оценили… Мы о чем-то другом говорили…

– Скажите, вы познали суть?

– Думаю, да. Я ушел в 98-м из журнала «ОМ» в очень развинченном состоянии. Я очень устал от всего, от жизни, которую вел. От всего. Не хочу вспоминать детали, но я стоял перед жесткой необходимостью разорвать круг. И я уехал в Европу, остановился в Праге, таком же инфернальном городе, как и ваш Питер. Иногда брал рюкзак за плечо и путешествовал по Европе. Работал за барной стойкой, мешал коктейли и представлялся Антоном, Иваном, Степаном – в зависимости от настроения. И мне это страшно нравилось. Я был человек без мифа, без длинного хвоста легенды.

– Неужели вы познали суть за барной стойкой?

– Нет-нет, суть я познал позже. Но барная стойка была необходимой прелюдией к постижению сути.

– Это физический момент? Встал под душ и познал?

– Примерно так. Когда я уже вернулся из-за границы, я проснулся утром и увидел, как за окнами падал голливудский снег. У меня огромные – от пола до потолка – окна, огромные. И падал такой крупный, нереальный снег. И я себе сказал: «Послушай, парень, у тебя слишком много причин для счастья! Ты самый счастливый человек на этом свете! Самый счастливый».

– И вы теперь все знаете, после того как познали суть?

– Почти все. Даже чем ваша жизнь закончится.

– Можете рассказать?

– Боюсь, что вас это не возбудит.

– Скажите. Может, денег дать? Сто рублей хватит?

– Нет-нет, вы меня просто унижаете.

– Мы, может быть, больше никогда не увидимся. Я просто пользуюсь случаем.

– Это вы делаете сейчас очень серьезные заявления. Знаете, что согласно буддистской концепции люди никогда не встречаются просто так? И если мы с вами сегодня познакомились и сидим за одним столом, то это значит, что в прошлой жизни мы были знакомы. И в следующей встретимся снова. Впрочем… Давайте о чем-нибудь веселом поговорим.

– Составьте портрет идеального мужчины.

– У идеального мужчины есть одно качество – он должен постоянно делать в своей жизни вещи, достойные всяческого уважения. Тогда он имеет право так гордо называться.